Ей нравилась индустриализация, это факт. К концу XX века радость от жизни обычной, не магической, стала для нее заметно ощутима, и причины были на то не столько внутренние, сколько внешнее. Прогресс и технологии обеспечивали всё новые способы развлечения, города разрастались как на дрожжах. Полет на самолете теперь сопровождался только удовольствиями, особенно на своем собственном. Раньше то и дело приходилось пользоваться телепортом, лишая себя всякой романтики пути.

Тем не менее, Бастайским скалам и их достопримечательности индустриализация вредила, по мнению Вольф. Перед тем, как создать новое пространство для поставленной цели, Зола лично посетила Бастай сегодняшний, чтобы освежить в памяти рельеф скал, протяженность самого моста, даже сфотографировала руины замка на восточных скалах. Это место запомнилось ей полем битвы с запахом крови, боли, непонимания, предательства. Чудом они не разрушили сам мост, хотя нанесли ему значительные повреждения, позже отремонтированные. Местный ресторан на южных скалах и смотровую площадку снесли подчистую, на восточных замок обратился руинами руин. Интересно, как долго он был закрыт, прежде чем власти Германии все восстановили и начали снова пускать туда туристов?

В "Панораме" она все равно отобедала, заказав стейк говядины "с низким содержанием жира, нежный, как масло"; овощи из "микс-салата" попросила подать по отдельности, соус тоже отдельно. Отдала за оба блюда полсотни евро и еще сотню сверху, попросила личный номер владельца. Официант все бегал туда-сюда, потом начал бегать и менеджер, но просьба в итоге исполнена.

К созданию своего Бастая Зола приступила почти неделю спустя, с трудом, все желая отказаться от затеи и придумать другой способ начать расследование. Сколько бы она не проматывала в голове события битвы, и тем более, предпосылки к ней, чувства и мысли отзывались фантомной болью на старых ранах, как в первый раз. Палома значила слишком многое.

---

Палома...

Была дочерью своего отца.

Погибшего под Сталинградом офицера СС, а точнее СД (службы безопасности SicherheitsDienst) доктора Максимиллиана Ауэ, в звании оберштурмфюрера. На все его человеческие качества падала монструозная тень; он явно был не в себе, но мыслил холодно, ясно, рационально. На всех смотрел свысока, кроме них — Паломы и Золы. В лице дочери не просто угадывалась, а четко прослеживалась его гордость. Все они трое имели значимое общее: травмы, случившиеся и наследственные, извратившие их человеческое настолько, что полноценной ячейкой общества уже никогда не стать. "Семейка Адамс", будь она не комедией, а мрачным, полуисторическим романом. Любовь к Паломе значила любовь к Максимиллиану, поначалу и вовсе являясь ею.

Палома?..

Была ее первой ученицей.

До тех пор Зола не знала, можно ли обычному человеку раскрыть Знание. Догадывалась, теоретизировала, даже пыталась порой, но дело не столько в технике, сколько в эмпатии, как оказалось. Ее обучение началось с игры. С бесконечных миров, стран, локаций, странных и прекрасных, где детское любопытсво не могло устоять. Зола не просто так использовала пространства, по факту, они являлись уникальным и эффективным методом обучения, представляя собой целые уровни для исследования и практики. К тому же, пространства по своей природе являлись аллегорией Знания — миллионом путей, лабиринтов и возможностей, где нет неправильного ответа, но есть тупики и пропасти. Это сближало их, хотя порой пораждало конфликты. Как и некогда (еще тогда?) Зола, маленькая Палома после смерти обоих настоящих родителей была зациклена на себе, а магия стала для нее средством эскапизма. Сначала способом, а потом острой необходимостью. Вольф видела в ней себя, и в этом видела проблему. Вольф дала дочери слишком многое для той, кто обернулся против.

Палома!..

Была ей как родная.

Любовь к Максимиллиану была столь сильна, что кем бы ни являлась его дочь, она бы любила ее. Будь жива ее настоящая мать, она бы любила и ее тоже. Или, по крайней мере, пыталась, не в силах до конца понять значение и суть этого явления. На ум приходят строки из чьих-то заметок: "Чем же является любовь на самом деле? Любовь к семье и возникающая к кому-то со стороны любовь: разговор совершенно о разном". Матерью Золе не быть, о воспитании знала лишь по наслышке — не удивительно, что их доверие оказалось так легко разрушить извне. Больнее всего от того, что в этом есть ее вина, но признаться в этом себе не хватит духу, гордыня и эгоизм в унисон кричат "это они виноваты". Перекрывают шепот разума. Золе бы к психотерапевту, не к детективу.

---

Помяни дьявола — Танатос уже на мосту. Вокруг него один за другим вырастают темные силуэты. У одного виден клинок, у другого алый, как закат, плащ с яркой драгоценной брошью. Третий, единственный, кто имеет нечеткое лицо, в его глазах одно презрение и коварство. Он наклоняется к Паломе, касается ее плеча, шепчет что-то, показывая взглядом на бойцов РМА на скалах. Она хмурится и детектив может считать ее эмоцию, будто воочию, увидеть лицо во всех подробностях. Палома в сомнениях, но пытается это скрыть. На ней плотный корсет, зашнурованный так, что едва дает дышать, кожаные штаны и высокие сапоги. При желании можно сосчитать количество узлов. Винтовка со штыком, опертая прикладом на землю, как копье, ствол почти остыл, под ногами три отстрелянных гильзы, одна под подошвой.

Резкий порыв ветра сносит мелкие снежинки, падающие медленно и размеренно, в один момент ухудшая видимость. На середине моста три тела, кровь разбрызгана кругом, больше, чем должо быть. Двое лежат на животе, один навзничь, лица не видно, но пулевые ранения во всех подробностях. Обычные пули не причиняют таких ран. Палома вскидывает винтовку, направляя прямо на Золу, пальцы на спусковом крючке дрожат.

— Я задам тебе последний вопрос. Ты знала, что он убил мою мать?! — от свистящего между скал ветра ей приходится сильно повышать голос, тихий от природы. От того еще заметнее, с каким трудом ей даются слова. Но ненависти в них намного больше, чем чего либо еще. — Только "да" или "нет".

— Этому нет доказательств. Послушай! Я не могла ска...

Слова Элизабет разрываются в воздухе от оглушительного выстрела. Палома целится в голову и пуля летит точно между глаз, однако между выстрелом и попаданием, прямо перед целью, формируется нечто; конечность, отдаленно похожая на руку. Вспыхивают искры, рикошетом пуля меняет направление и попадает в скалу, откалывая немалый кусок. После рикошета почти любая пуля теряет энергию, и как следствие, пробивную способность, что заставляет задуматься об изначальном возможном уроне. Или ужаснуться. Члены Руки, как собаки, сорвавшиеся с цепи, бросаются вперед, уже выбирая цели для противников. Трое маршалов РМА объединяются в формацию вокруг Золы и каждый находит себе противника. Лязгают клинки, вспыхивает пламя заклинаний и сияют защитные барьеры. Элизабет коротким скачком вырывается вперед, ближе к центру моста. Лязг металлического затвора, еще выстрел, лязг, и снова. Каждый последующий с меньшей точностью, нетерпеливые, ненавистные.

Вольф выглядет утомленной, как никогда, сложно представить, насколько ей не идет это выражение. Порой у нее дергается нижнее веко, Зола кажется на десяток лет старше, чем в настоящем. Однако, Танатос не может не обратить внимание, что она кажется не настоящей. Учитывая ситуацию, всю глубину эмоций с ее лица словно украли, недорисовали. В отличии от лица Паломы, Зола не может найти в себе силы отразить весь тот спектр эмоций, что обуревал ее при сражении. Еще две пули отражены в мгновение, хотя Вольф даже не шевелилась. Если у Танатоса хватает умения следить за неествественной скоростью, с которой отражает атаки Безликая Дева, то он мог бы разглядеть ее силуэт на доли секунды. И независимо от того, он не может не чувствовать чужеродное присутствие, подобно демонической ауре, иногда издающий короткие фразы шепотом. Это сформировано из души человека.

Третья пуля проходит мимо и пробивает несколько деревьев, ствол первого в месте попадания разлетается в труху и оно катится со скал вниз. Зола чертит символы в воздухе и на Палому падает завеса кромешной тьмы, в которой оказывается и Танатос. Сцена оказывается на паузе, прежде чем он может видеть в непроглядной тьме силуэт дочери. Палома закрывает глаза, Зола отскакивает в сторону, но ствол безошибочно следует за ней, а следом и пуля.

— Я могу стрелять вслепую, — голос уже не дрожит, в нем слышится даже азарт и жажда. Мести, победы, доказательства. Добавляет презрительно, скривив губы, но менее уверенно. — мама.

— Я люблю тебя. Я люблю твоего отца, — все еще не тронутая благодаря защите сестры, Зола медленно идет вперед и сама входит в завесу, пока пули танцуют, отскакивая в сантиметрах от ее тела. И хотя физически "бой" все еще никак не обременяет ее, видно, как изматывают слова. — Чтобы не наплела тебе Рука, какие бы "факты" они не предоставили, ты всего лишь инструмент в их руках, пойми это. Прежде всего, чтобы добраться до меня, воспользоваться  слабостью. Но ты знаешь, что это не сработает, потому что знаешь меня. Тебе не стыдно пытаться убить ту, кто заботился о тебе? Ту, кто показал тебе, что мир может быть иным?!

Элизабет приближалась все ближе к дочери. Как бы много ей не хотелось сказать, мысли путаются, а нужные слова не приходят. Ей противоестетственно чувствовать столько, что не можешь выразить это. Каждая капля страданий, каждая смерть РМА или Руки, каждая ложь, каждая мелочь, формировались в одно до боли простое желание.

Она просто хотела обнять свою дочь, хотя бы раз. Завеса тьмы, за ненадобностью, спадает.

У них обеих был изрядный боевой арсенал, но как будто по негласной договоренности, до сих пор его не раскрывали. Палома раз в шесть выстрелов, лишь на несколько секунд прерывала стрельбу, магией перезаряжая магазин, наполняя его новыми пулями. Зола подходила ближе, пока не оказалась у самого светящегося штыка, протягивая руку. "Нет!" — выкривает дочь, рассекая лезвием воздух и резко отпрыгивая назад, цепляясь штыком за бетон, чтобы остановить движение. Она перехватывает винтовку и срывается с места в стремительном рывке уже вперед, клинком направленным в Золу. Дева-Без-Лица останавливает атаку, мертвой хваткой вцепляясь в штык одной рукой. В момент противостояния настоящая Элизабет, то, что от нее осталось, проявляется полностью. Парит над землей, словно в кристальной броне, то и дело рука или нога немного изменяют форму. Вместо лица пустой, черный овал головы, едва повторяющий очертания человеческого черепа. С очередным вскриком, Палома делает усилие, наконец-то разрывая эфемерную руку Девы, треснувшую, как стекло, замахивается для очередного удара, но вместо этого стреляет в небо.

Зола наспех формирует Печать барьера, пытаясь сдвинуться в сторону, но дочь уже снова замахивается с неесетственой скоростью, пробивая его за один удар. Найдя секундное окно, Безликая Дева оказывается под локтем Паломы, ударом пытаясь выбить винтовку из рук. Та уклоняется и снова идет в атаку. Между выпадами с обеих сторон происходит еще два выстрела "в молоко", пули со свистом летят в небо или за спину Вольф. В танце боя она оказывается около одной из скал, прилегающих к мосту и успевает дотронуться до нее, пуская по поверхности трещину. Скала с надломом, трескаясь падает на них обеих, но взрывается в полете от появившейся прямо в воздухе пули. Зола на секунду меняется в лице. Еще две пули появляются у нее за спиной, а сама Палома выставляет дуло винтовки перед грудью матери, at point blank range. Она жмет на спусковой крючок одновременно с заготовленными за спиной пулями. Дева материлизуется за спиной Золы, но защитить от выстрела спереди уже не может. Элизабет хрипит в попытке сделать вдох, неестественно сгибается, пока вся рубашка пропитывается кровью, быстрее, чем ткань намокает под струей воды.

— Ты не промахивалась, а просто задерживала пули в своем измерении. Хороший ход. Горжусь тобой, — Зола хрипит, улыбается, схаркивает кровь на мостовую кладь.

— "Да" или "нет", мама?

И Палома, и Танатос еще не видят, но уже чувствуют проклятую ауру, исходящую от Цолы. Это был еще не конец.

Отредактировано zola (2023-06-20 17:35:16)